Шварц Евгений

ШВАРЦ Евгений Львович (1896–1958). Русский советский прозаик, драматург, сценарист. Родился в Казани в семье врача. В большую литературу вошел не сразу. Проведя детство в Майкопе, он после окончания гимназии в 1914 году поступил на юридический факультет Московского университета. Однако творческая натура Шварца жаждала иного вида деятельности. Молодой человек увлекся театром. Критики отмечали его выдающиеся пластические и голосовые данные и прочили ему блестящее актерское будущее. Но он оставил сцену и занялся литературным трудом. Работал литературным секретарем Корнея Чуковского, в детской редакции Госиздата под руководством Самуила Маршака. Писал детские рассказы и стихи для журналов «Чиж» и «Еж», издавал детские книги. В 1923 году в газете «Кочегарка», издававшейся в городе Бахмут, появились первые фельетоны и сатирические стихи писателя.

Первой отдельной книгой Шварца был сборник стихов «Рассказ старой балалайки», она вышла в 1925 году. Вдохновленный этим успешным дебютом, писатель посвятил детям сказку для театра «Ундервуд», пьесу «Клад». Но вершиной его творчества, несомненно, стали переложения сюжетов Г. Х. Андерсена: «Принцесса и свинопас», «Красная шапочка», «Золушка», «Снежная королева», на которых выросло не одно поколение детей. Под пером Шварца герои не просто становились более «живыми», они органично сочетались с реальным миром. Автор совмещал сказочную поэтику с бытовыми деталями и делал это так искусно, что зритель, читатель безоговорочно принимал героев, нисколько не сомневаясь в их подлинности. Так, шварцевский Король из «Золушки» — не величественный монарх, восседающий на троне, а обычный человек, который просто работает королем и рассказывает о своих «профессиональных» проблемах: «Вот, например, Кот в сапогах. Славный парень, умница, но как придет, снимет сапоги и спит где-нибудь у камина. Или, например, Мальчик-с-пальчик. Ну все время играет на деньги в прятки. А попробуй, найди его. Обидно!» 

Из воспоминаний Леонида Пантелеева о Евгении Шварце:

«Познакомились мы с ним в апреле 1926 года и чуть ли не с первого дня знакомства перешли на «ты». Это не значит, что мы стали друзьями, — нет, я мог бы, пожалуй, назвать несколько десятков человек, которым Шварц говорил «ты» и которые никогда не были его друзьями. И, наоборот, ко многим близким ему людям (к таким, как Д.Д. Шостакович, Г.М. Козинцев, Л.Н. Рахманов, М.В. Войно-Ясенецкий, академик В.И. Смирнов) он до конца дней своих обращался на «вы». Его характер, то, что он во всяком обществе становился душой этого общества, делали его несколько фамильярным. Многих он называл просто по фамилии. И не каждому это нравилось…

Читал он колоссально много, и я всегда удивлялся, когда он успевает это делать. Читал быстро: вечером возьмет у тебя книгу или рукопись, а утром, глядишь, уже идет возвращать. Конечно, я говорю о хорошей книге. Плохих он не читал, бросал на второй странице, даже если книга эта была авторским даром близкого ему человека. Круг чтения его был тоже очень широк. Перечитывал классиков, следил за современной прозой, выписывал «Иностранную литературу», любил сказки, приключения, путешествия, мемуары, читал книги по философии, по биологии, социологии, современной физике… Книг он не собирал, не коллекционировал, как вообще ничего в жизни не копил, не собирал. Но покупать книги было для него наслаждением. Особенно любил ходить к букинистам, откуда приносил покупки самые неожиданные. То холмушинский сонник, то настенный календарь за 1889 год, то потрепанный, без переплета томик Корана, то сборник воспоминаний декабристов, то книгу по истории Петербурга, то лубочное сытинское издание русских сказок…

Очень любил он Чапека. Много раз (и еще задолго до того, как начал писать для Козинцева своего пленительного «Дон Кихота») читал и перечитывал Сервантеса. Но самой глубокой его привязанностью, самой большой любовью был и оставался до последнего дня Антон Павлович Чехов. На первый взгляд это может показаться удивительным: ведь то, что делал Шварц, было так непохоже, так далеко от чеховских традиций. И тем не менее Чехов был его любимым писателем. По многу раз читал он и рассказы Чехова, и пьесы, и письма, и записные книжки…Чехов был для него, как, впрочем, и для многих из нас, образцом не только как художник, но и как человек. С какой гордостью, с какой сыновней или братской нежностью перечитывал Евгений Львович известное «учительное» письмо молодого Чехова, адресованное старшему брату Александру…

…У него был очередной инфаркт. Было совсем плохо, врачи объявили, что остаток жизни его исчисляется часами. И сам он понимал, что смерть стоит рядом. О чем же он говорил в эти решительные мгновения, когда пульс его колотился со скоростью двести двадцать ударов в минуту? Он просил окружающих: «Дайте мне, пожалуйста, карандаш и бумагу! Я хочу записать о бабочке…» Думали — бредит. Но это не было бредом. Болезнь и на этот раз отпустила его, и дня через два он рассказывал мне о том, как мучила его тогда мысль, что он умрет — сейчас вот, через минуту умрет, и не успеет рассказать о многом, и прежде всего об этой вот бабочке.

— О какой бабочке?

— Да о самой простой белой бабочке. Я ее видел в Комарове летом, в садике у парикмахерской…

— Чем же она тебе так понравилась, эта бабочка?

— Да ничем. Самая обыкновенная, вульгарная капустница. Но, понимаешь, мне казалось, что я нашел слова, какими о ней рассказать. О том, как она летала. Ведь ты сам знаешь, как это здорово —  найти нужное слово…

Бунин писал о Чехове: «До самой смерти росла его душа». То же самое, теми же словами я могу сказать и про Евгения Львовича Шварца…»